У писателя Владимира Федоровича Одоевского есть строка: «пространство нашего изумления». В этой статье мы воспользуемся столь универсальной мыслью как ключом не только раздумывания над тем или иным художественным стилем или эпохой, но и вещественного содержания ушедшего времени, т.е. вещи как таковой.
Итак, мы имеем в виду старую, старинную, антикварную вещь, и от прилагательного здесь мало что меняется, разве что некий смысловой оттенок и присущая подобным определениям социально-общественная роль вещей. Ведь, если рассматривать вещь как нечто, обладающее внехудожественной выразительностью, то, бесспорно, что вещь находится в очень тесной связи с общими законами культуры. Таким образом, любая вещь, будь то очень ценная, высокохудожественная или обыденная вещь, становится объектом интереса любого исследователя материальной, бытовой культуры, собирателя, антиквара.
Эта картина очевидна в экспозиции недавно открывшегося салона-магазина «Арт-Антик» в Гостином Дворе. Здесь смешение вещей не есть некая заранее предусмотренная концепция, а свободное, возможно и случайное, сопоставление несопоставимого. Такой подход, во-первых, очень типичен для московских антикварных салонов, возможно, его истоки в эклектичности сегодняшнего дня, в той мглистой дали, которую считаю историей. Во-вторых, неожиданное явление театральности, условности интерьера создается присутствием всего-навсего одной вещи (но зато какой!). Речь идет о блистательно выполненной реконструкции подвенечного платья Екатерины II.
Серебристое мерцание тяжелой ткани, украшенной рельефной вышивкой, внушительный силуэт, проработка деталей (даже кружевных ангажантов) – все это приближает обычную штудию в области технологии исторического костюма к реальным, т.е. настоящим вещам, соседствующим с тенью парижских портных середины XVIII века.
Здесь все отбрасывает тень друг на друга – пестрый советский фарфор на старинные зеркала и нежнейшие брюссельские кружева, калено белые утренние кофточки – матине и изящные драгоценности, мрачный отблеск сабель и густая темно-гранатовая гамма восточных ковров.
Возможно, все, что мы называем «мир вокруг нас», вещи, принадлежащие этому миру, короче говоря, все, что способны воспринять наши органы чувств, так же неисчерпаемо и огромно, как то, что считается внутренним миром человека, тайной его души.
Давно замечено, что молчание вещи заканчивается с ее использованием, полезностью. Как только мы начинаем воспринимать вещь отстраненно, представлять ее целесообразность в некой недействительной сфере – вещь оживает. Нас оглушает множество голосов, рассказывающих историю вещи, об ее месте в прошлом, об ее отношении к нам и другим вещам. Вещь становится частью системы, связанной с нами и той жизнью, что протекает за стенами этого салона, она обретает символическое значение в контекстах истории и культуры. Содержание вещи – живой, пульсирующий сгусток, способный влиять на реальный ход событий.
Мы позволим себе это пояснение лишь для того, чтобы убедить себя и читателя, что стоит завести речь о «вещах в истории» или о «вещах с историей», как любой, даже самый серьезный антиквар, хочет он того или нет, становится заложником магического обаяния старинных вещей, попадает в водоворот чувственных метафор и фантазий.
Зыбкость границ между утилитарностью вещи и ее дальнейшим плаванием по реке времен, в конечном счете, создают не просто новое смысловое содержание вещи, но меняют ее значение в общественном сознании. Особенно нужно отметить изменения внешнего вида старинных вещей. Конечно, это уже упоминавшаяся выше «чувственность восприятия». Человек видит вещь, глаз просто фиксирует трещины, потертости и утраты, но это служит началом в целой цепи ощущений. Главное – радость соприкосновения с чем-то, чего уже нет, но уцелел осколок этого, и мы можем до него дотронуться, даже ощутить чужой запах, услышать звук, например, закрывающегося старого замочка. Таким образом, все наши органы чувств обостренно работают, рождается быль-небылица, игра, азарт, жажда познания – назовите это как хотите.
Мы нарочито не вспоминали о таких сторонах антикварных вещей, как мода и цена. Эта предвзятость, как предчувствие какого-то крушения. Едва мы построили что-то светлое, милое сердцу, как оказалось, что это неполное представление, оно не исчерпывает всю многогранность вещи, лишает ее каких-то очевидных качеств.
Довольно простое представление о ценоформировании на антиквариат на самом деле обладает лишь незначительной ясностью, тогда как главные причины погружены в тень и подчас необъяснимы. Зато мода, со всей своей мимолетностью и ворохом случайности, явственно ощущается как явление публичное и не менее загадочное, чем привлекательность или превосходство одних вещей над другими.
Кажется, что, сколько бы мы не рассуждали о старинных вещах - столько будет возникать новых аспектов. Вещи словно играют с нами, снисходительно разрешая людям любоваться ими, охотно переходя из руки в руки, из дома в дом, из эпохи в эпоху. Да это и есть жизнь вещей – вчера, сегодня, завтра.
Увлекшись философской сущностью вещи, мы никоим образом не намеревались лишить ее индивидуальности, опровергая весь художественный опыт. Притягательность вещи, созданной в знаменитой мастерской, отдаленной от нас веками или являющейся редкостью, само по себе уже – яркое событие, уникум. Существование художественных вещей всегда окрашено стилистически, оно демонстрирует не только влияние отдельных гениальных художников, архитекторов, декораторов, но подтверждает синтетический характер вещного мира, его свободу выбора и подверженность случайности, как неизменной спутницы всего сущего. Следовательно, мы видим только те вещи, которые вопреки всяческим перипетиям истории дошли до нас. И только среди них обозначаем лучшие в соответствии с нашими представлениями. В отличие от мира вещей, влияющего на нас, мы можем себе позволить ту или иную вещь, руководствуясь мнением художника или ярко выраженной стилевой особенностью. Эта сиюминутная привязанность может быть опровергнута изменением моды или спроса на антикварном рынке. Поэтому поиск новых-старых вещей одно из самых увлекательных занятий на земле.
